---> Столовая
  Элиаш отсчитал двадцать восьмую дверь с начала коридора и только потом поднял глаза. Не сбился, табличка с выведенными на ней цифрами - два и восемь. Глубоко вздохнув, неко повернул дверную ручку. Не-а, закрыто. Облегченно вздохнув, Эльша вытащил из кармана брюк ключ от комнаты провернул его в замке. Щелкнуло.
  Прикрыв за собой дверь и бросив ключ с брелоком, маленькой плюшевой лягушкой, на кровать (ко всему прочему, что уже валялось там), Элиаш глубоко, медленно вдохнул. Так же медленно выдохнул. И тихонько взвыл. Подхватил с кровати подушку и плюхнулся на стул у письменного стола.
  - Доброго вам дня, госпожа подушка. Сейчас я вам буду жаловаться. Понимаете, я буду слугой. Это меня расстраивает. Не правда ли, есть повод для расстройства? - Элиаш зажмурился и уткнулся лицом в подушку.
  Будь он нежной ранимой девицей - ему бы полегчало, поплачь он немного. Но Элеш, привыкший все держать в себе, замыкая, закрывая от чужих глаз свои проблемы и переживания, не мог позволить себе такой вольности. Надо просто осмыслить и принять это. Как должное. Как правило. Но, бесы серых кленов, как можно принять чью-то власть над собой!
  - Госпожа подушка, мне нужна ваша помощь. Заранее прошу прощения.
  Элиаш поднял голову, не открывая глаз. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Юноша вскочил на ноги и, не размахиваясь, швырнул подушку. Та почти беззвучно шлепнулась об светлые обои и приземлилась на кровать.
  - Благодарю за сотрудничество. Мне полегчало.
  Сев обратно на стул, Элиаш повернулся к окну и достал из ящиков стола тетрадь и ручку. Все будет хорошо. Как бы то ни было, все, что угодно со мной делать не посмеют. Да и что вообще значат отношения "хозяин-слуга"? Что я ему, кофе в постель должен буду носить? Уроки за него делать? Нет, бессмыслица. Хотя кофе - это можно... это можно попробовать. Поэкспериментировать. Элиаш злорадно улыбнулся - готовить настоящий кофе он не умел, ибо всегда пил чай и только. Хорошо, что хоть улыбнулся. Значит, все будет хорошо..

...Ибо мне больше ничего не остается. Элиаш невидяще смотрел на разлинованные страницы тетради, прокручивая в голове последнюю написанную фразу. Безысходность - вот как называется чувство, им испытываемое. Вот какая она, невыносимая, давящая безысходность. Но на то она и без выхода, что выбора у него нет. Сбежать, бунтовать и прочие радикальные методы борьбы со своим положением были бессмысленны и глупы. Да и не по его характеру.
  Он вошел шумно. Он - потому что шаги были слишком громкими для женских. Он - потому что никто, кроме его хозяина, больше войти не мог.
  - Ну здравствуй, котенок.
  Элиаш невольно прянул ушами. Голос был знакомым - голос принадлежал юноше, встреченному им в столовой. Вот чем объясняется его странная реакция. Небрежное "котенок" неприятно покоробило Малевского, себя, в общем-то, любящего и уважающего. К нему обратились, как... к нашкодившему ребенку, что ли. Или к пушистому питомцу. Именно. К домашнему животному. И волосы взъерошили, как треплют загривок кота.
  - Я живу здесь. Ты, полагаю, тоже?
  Да об этом и сам догадался, спасибо. Отношение к нему Миэля, как, судя по всему, и звали темноволосого, злило Элиаша. А ему было противопоказано злиться - иначе сорвется, как пить дать, сорвется и наговорит много чего лишнего.
  - Наверное, - холодно начал Элиаш, поднимая глаза на Миэля. - Быть может, я должен мило улыбнуться и потереться тебе об ноги? Прости, но, раз уж ты мой хозяин, хочу развенчать пару мифов. Я человек, а не животное. Я не ем вискас, не ловлю мышей. Читаю книги, пишу стихи и играю на фортепиано. Хотелось бы верить, разносторонне развитая и интересная личность. Мое поведение, - Малевский встал, чтобы не задирать голову. Хотя задирать все равно приходилось, хозяин был куда выше его. - Может привести тебя к ложной мысли о кавайности и глупой дружелюбности, но это впечатление обманчиво. Так что, пожалуйста, в будущем я прошу тебя относиться ко мне с большим уважением и воспринимать не как кошку, а как человека разумного. Благодарю за внимание.
  Элиаш сел обратно и, взяв в руки карандаш, стал чертить в тетради бессмысленные фигуры. Говорил он то, что думал, но предельно вежливо и любезно, насколько мог - хотя внутри все клокотало. Сильные эмоции требовали выхода, которого на людях неко зарекся не давать. Только бы этот Миэль не вздумал доказывать ему свое превосходство - будет ещё не жизнь, а ад...

Он его почти не слушал - или слушал с таким видом, будто совершенно не слушает. Но Элиашу это было неважно, главное, что он сказал все, что хотел. И с замирающим перед каждым стуком сердцем ждал ответа, потому что от него зависело дальнейшее развитие отношений хозяина и слуги. Которые, надо сказать, его же усилиями балансировали на опасном краю.
  Младше меня... разве какой-то несчастный год имеет значение? Или он подчеркивает все, что делает его хоть на дюйм выше, значительнее?
  - Ты являешься здесь моим слугой.
  Элиаша передернуло - карандаш выскользнул из пальцев и, прокатившись по столу, упал на пол. В произнесенных Миэлем словах не было ничего особенного, кроме одного - это было сущая правда. Безысходность сплела прочную паутину вокруг юноши, затягиваясь с каждым словом Эвена.
  - Научись убирать за собой вещи, Малевский.
  Неко хмыкнул и наклонился за карандашом. Миэль в этот самый момент упал на свою кровать. Элиаша так и подбивало ляпнуть что-нибудь нехорошее о пресловутом уважении и самомнении, но в последний момент он передумал и выдал:
  - А ты заставь меня убрать. Сам заставь. Если сможешь - то да, пожалуй, твое уважение чего-то стоит. А если нет, - Элиаш выпрямился на стуле. - Какой из тебя хозяин?
  Это было далеко не самой умной и подходящей вещью, которую он мог сказать в подобной ситуации, но неко уже просто колотило. От всего, что накипело, от осознания, что ещё чертова дюжина гадостей впереди. И заставить себя дать напряжению между ним и его хозяином упасть, сойти на нет было не в силах Элиаша.

Отредактировано Элиаш (13-04-2011 20:21:08)

Краем глаза Элиаш видел, как поднялся с кровати Миэль и подошел к нему. Неко не поворачивал головы, глядя в порисованную тетрадь. И пока юноша говорил, Эльша на него не смотрел - только уши настороженно стояли торчком. Каждое слово словно обухом било Малевского, каждое слово закрепляло за Миэлем, за проклятым самоуверенным Миэлем право приказывать ему.
- Я решаю, что тебе делать, я решаю, что тебе не делать. Ты обязан меня слушаться и ты обязан выполнять все, что я тебе прикажу.
Цепкие пальцы больно сжали его плечо; Элиаш невольно тихо вскрикнул. Миэль сдернул юношу со стула и подвел к кровати. Крайне удивленный столь резкой реакцией темноволосого Элеш даже не попытался сопротивляться.
- Ты уберешься здесь, Малевский. Либо я сам повыкидываю твои вещи.
Тон Миэля был мерзким, уверенным в себе и, что самое худшее, было из-за чего. Физически - сильнее, официально - имеет все права... грубый толчок заставил неко пошатнуться - он едва не упал, но успел схватиться за спинку кровати. Губы беззвучно прошептали - раб. Элиаш открыл рот, думая, что вполне себе контролирует себя, но его попросту понесло; слова рвались наружу, подталкиваемые скрытой обидой на все сущее и ненавистью к несправедливости, сопровождавшей Элеша всю его жизнь:
- Да какого же черта! Уши и хвост кота - как будто бирка, ярлык с надписью "а поди-ка, поиздевайся, он же не такой, как все"! Почему отличие - не синие штаны, не зеленые глаза, не высокий голос? Почему именно таких, как я называют уродами и отнимают банальные права? Ах, посмотрите, - осипшим от крика голосом передразнил давно слышанный разговор Элиаш. - Не правда ли, несчастный ребенок? И как родители смирились с таким горем? А как мне смириться... с таким отношением?..
Малевский всхлипнул и опустился на колени, закрывая ладонями лицо. Как только Элиаш замолчал, его сотрясли сухие рыдания - в глазах не было ни капли слез, но плечи вздрагивали в такт судорожным вздохам. Как позорно и глупо - самая настоящая истерика. И позволил же себе, на глазах у человека, которому меньше всего на свете надо было видеть Элиаша в подобном состоянии. Малевского била крупная дрожь. От тщетно пытался успокоить давшие сбой нервы. Он досчитал до тридцати, прежде чем нашел в себе силы выдавить хоть слово.
- Ты... прав, - глухо проговорил Элеш, отнимая руки от лица, но глядя в пол. - Я ничего не стою. Эта сцена, - неко всхлипнул; губы расползлись в нервной улыбке. - Все так бессмысленно. Какие ещё... права? У меня-то...
Элиаш медленно кивнул, подтверждая свои собственные слова, и так же медленно поднялся. Колени дрожали, голова слегка кружилась. Малевский наугад протянул руку в сторону и уперся ладонью в холодную стену. Держаться на ногах стало легче. Поднять голову, а тем паче взгляд на Миэля неко не смел и не хотел. Безжизненное, покрасневшее лицо, пустые глаза - кому такое захочется видеть.

Элиаш медленно, но верно приходил себя. Слова Миэля, хлесткие и жестокие, без капли жалости, действовали как пощечины - отрезвляюще и, что самое славное, почти мгновенно. Неко прекрасно представлял себе, в каком свете показал себя юноше, а потому и не думал хоть слово сказать против. Позволил себе истерику - расхлебывай. В следующий раз научишься держать себя в руках.
Дверь ванной захлопнулась. Элиаш, до того стоявший неподвижно, вздохнул и провел рукой по волосам. Он чувствовал только смущение и опустошенность, как кажется пустым тихий берег, о скалы которого не так давно бились океанские волны. Ощущение сжимающейся паутины пропало, да и сама ситуация, в которой волей-неволей оказался Элеш, больше не была "неправедливой". Жизненной. А жизнь уготовала каждому немало несправедливостей - из-за отличий ли, непонимания; да куды там, все, что угодно.
Малевский развернулся и ужаснулся - это же сколько всего разбирать придется! Состроив рожицу двери в ванную, Элиаш сгреб в одну стопку все книги и перенес их на письменный стол. Потом нашарил фантики и выкинул их в мусорную корзину. Разложил-развесил одежду в шкафу. И даже прибрал на столе, скинув все ненужное в ящики стола, убирать в которых посчитал лишним.
У неко даже мысли не возникло не выполнить требование Миэля. Провинился - раз. Выставил себя хрен знает кем - два. Элиаш осознавал, что, по сути, им стоило бы начать знакомиться заново: здравствуйте, Эльша, радостное неунывающее создание... которое иногда, совсем редко имеет неприятность в виде нервного срыва. Подумаешь.
Малевский качнулся с пяток на носки и потеребил на груди футболку. А жарко же. Открывать окно полностью легкопростужающийся Элиаш не решился, а вот до верхней форточки банально не смог дотянуться. Пришлось вставать на стул, затем ещё и на стол, который опасно зашатался всеми сложенными на нем книгами.

Элиаш боролся с непокорной форточкой, когда Миэль вышел из ванной. И что он там так долго делал - не в душе же был? - мелькнула мысля. Юноша встал около стола, на котором пошатывался неко. Это хорошо, - продолжили мелькать мысли, - коли упаду, будет куда приземляться.
- Элиаш Малевский, я сказал тебе убраться в комнате, а не перекладывать вещи с места на место.
Светловолосый махнул хвостом, мол, не мешай. Ручка отказывалась поворачиваться в нужную сторону, хоть убей.
- Если будешь продолжать в таком же духе, думаю, мы неплохо с тобой вместе уживемся.
Устав теребить проклятую форточку, Элиаш повернулся к Миэлю, смотревшему на него. Прикусил нижнюю губу. Хвост метался из стороны в сторону.
- Миэль... - Элеш присел на корточки, но со стола слезать не стал - все равно открыть окошко надо. - Можно я буду называть тебя просто по имени? Извини, - серьезно, без капли возможной насмешки или иронии сказал неко. - Мою глупую истерику ничто не оправдывает, как и жалость к себе. И попытка неповиновения была ни к чему.
Элиаш встал и обратил свой взор на злостное прямоугольное окно. Если дернуть изо всех сил - откроется или я отправлюсь в длительный полет спиною вниз?
- Ты холоден. Даже когда по-дружески взъерошил мне волосы - ты был холодный и закрытый.
Снова мысли вслух. Пальцы сомкнулись на ручке форточки, и Элиаш рванул её на себя изо всех сил; окошко покорно приоткрылось, а неко разжал пальцы и навернулся со стола спиною вниз. Он не успел ни за что схватиться и не имел шанса восстановить равновесие - просто выдал протяжный мат на русском и зажмурился.

У него всегда было чертовски неуравновешенное равновесие, особенно проявляясь на высоте выше метра; и полезло же это несчастье на стол! Знал, что не удержится, коли рванет многострадальную ручку. Беспечный балбес. Если бы рядом никого не было, Элиаш переломал бы себе все, что только можно, в лучшем случае руки-ноги, в худшем - ударился бы шеей об стул, заботливо отодвинутый им же на как раз подходящее растояние. Но неко везуч, и все ужасное, что, возможно, ожидало его - суровый выговор от хозяина.
Который неловко попытался поймать его в полете, но не выдержал тяжести и упал на пол вместе с Элиашем. Пол отозвался звучным бухом; Малевский услышал, как удар вышиб воздух из легких юноши, прижимающего его к себе. Дыхание неко почти не сбилось - для него падение было мягким и удобным. Элиаш шумно выдохнул, не веря, что обошлось.
- Элиаш... - Ну, не совсем обошлось.
Неко приоткрыл рот, но, передумав, захлопнул его. Губы невольно начали складываться в предательскую улыбку. Не в силах сдерживаться, Элиаш облегченно рассмеялся.
- Мяу, - сообщил Миэлю кот, безуспешно пытаясь согнать с лица безмятежно-радостное выражение, которое тот, хвала ветрам, видеть не мог. - Это все проблемы с этим.. висти... вестибулярным аппаратом, ага.
Элиаш понимал, что юноше должно быть тяжело - во всяком случае, ему следовало отдышаться. Он с трудом перевернулся под намертво сцепленными руками хозяина и, стоя на четвереньках над лежащим Миэлем, лучезарно улыбнулся.
- Спасибо. Я больше... не полезу на стол, - в серых глазах плясали бесовские огоньки. Малевский не раскаивался ни чуть - ну, разве что, совсем чуточную чуть - хотя полностью признавал право Миэля злиться на нерадивого слугу. Однако этот факт никак не мог заставить Эльшу быть серьезнее - кризис миновал, и неко входил в привычную колею жизни, смешливо-ехидную.
На столе стопка потревоженных падением парня книг критически накренилась; одна из книг съехала, шлепнула Элиаша на спине и упала на пол. С обложки на улыбающегося Малевского с укоризной взирал Пауло Коэльо.

- Ты бестолочь.
Элиаш только фыркнул в ответ. Тоже мне, открытие сделал. Миэль выглядел хмурым, но непохоже было, что он действительно злится - скорее, это напоказ, чтобы знал, что так ему это с рук не сойдет. А потому неко мог позволить себе дурацкую счастливую улыбку. Не особо-то и провинился - подумаешь, всего лишь хозяина чуть не пришиб...
Миэль, видно, спохватился и оттолкнул Элиаша, который сел на пол рядышком, созерцая попытки юноши подняться.
- Немедленно подними меня, Малевский, чучело неуклюжее.
Неко, приподняв брови, посмотрел на Миэля. Шутит он или всерьез, что ли?
- Да без проблем, сейчас возьму тебя на руки и отнесу в кровать, - с нескрываемым сарказмом пообещал Элиаш. - Я как бы не супермен. Эх... - Глядя на распростертого на полу юношу, Малевский не мог не чувствовать вину, ведь, в конце концов, это все из-за его. Да и Миэлю было больно, а в таком состоянии не до шуток.
Передвинувшись, Элиаш помог юноше сесть, придерживая того за плечи. Сам неко пристроился сзади него, подпирая спиной спину Миэля. Который был слишком тяжелым, чтобы кот мог поднять его за руки и слишком высоким, чтобы дать ему опереться на себя, вставая. Так что примоститься сзади было лучшим вариантом, пришедшим в белобрысую голову.
- Три метра сухостоя, - в сердцах сказал на русском Эльша. На другие языки присказка была непереводима. Продолжил он уже на японском: - Тебе что, действительно так больно, что ты подняться не можешь?
Спрашивая, Малевский постучал хвостом по бедру Миэля. Подобрав лежащую на полу книгу, "Дьявола и сеньориту Прим", Элиаш открыл её наугад и прочитал первую попавшуюся на глаза строчку:
- "...Тогда все позволено, и я никогда не совершал ошибочных шагов, и все мы уже обречены".
Шелковые длинные волосы Миэля щекотали шею. Если все дозволено, Эльше хотелось бы, чтобы люди в самом деле были с рождения прислужниками Аримана, Зла. Ведь тогда что ни делай - да хоть что, конец един. И можно позволить себе ошибки, пагубные мысли и поступки...

Отредактировано Элиаш (14-04-2011 21:48:52)

Элиаш, не обращая внимания на хозяина, листал книгу, по-прежнему сидя на полу. Раз уж смог встать - все в порядке, а вот неко уже третий день не мог найти ленту, подаренную ему одноклассницей перед отъездом. "На память". Прочтя строку из книги, он вспомнил, что в последний раз видел её, когда оставлял между страниц, как закладку. Но вот в какой книге - это вопрос.
С противоположной стороны комнаты донесся неразборчивый хриплый шепот. Малевский недоуменно поднял голову. Похоже, Миэль ужасался синяком. Как-то чересчур ужасно ужасался, аки барышня.
- Тащи сюда холодную воду и какую-нибудь ткань.
Неко вздохнул и встал. Компресс Эвену был ни к чему, обыкновенный ушиб лечится проще и быстрее. И не с таким горестным выражением лица, как у Миэля. Кинув книгу на плед, Элиаш распахнул дверцы шкафа и порылся в сумке, где оставлял пакет с лекарствами. Найдя нужную мазь, Малевский подошел к хозяину и, не церемонясь, перевернул того на живот; впрочем, стараясь не тревожить отбитую сторону.
- Голову на бок или руки под подбородок - как удобнее. Знаешь, если бы я... - Неко открыл баночку и стал осторожно намазывать припухшую кожу спины и бока. - Если бы я решил от тебя избавиться, выбрал бы такую возможность, чтоб наверняка.
Малевский говорил в шутку, о чем свидетельствовала его рассеянная улыбка. Закрутив крышку баночки, Элиаш с миг полюбовался лежащим Миэлем, со вздохом доброй зависти признав, что тело у юноши отменное.
- Полежи так минут десять-пятнадцать. Если холодно без рубашки, скажи, накрою чем-то.
Элиаш вернул на место мазь и сложил разлетевшиеся по столу книги в ровные стопки. Помедлил, оглянувшись на Миэля, и убрал все книги в шкаф, после чего с чистой совестью увалился на кровать, взяв в руки "Дьявола и сеньориту". Найдя страничку, на которой закончил чтение, неко погрузился в мир слов бразильского писателя.

- Малевский! Немедленно иди сюда и сделай так, чтобы оставшееся мне время лежания на кровати было не таким однообразным и скучным.
Элиаш, который в этот момент принимал решение вместе с Шанталь, и был вовсе не в комнате школы Рейби, а очень даже в городке Вискосе, встрепенулся. Уставился на Миэля, который капризно-приказным тоном наказал его развлекать. Фыркнул и отложил книгу в сторону. Потер глаза, думая, чем это бы порадовать скучающего от безделья юношу.
- А я ведь так и не узнал, взяла она слиток или нет. Ты поплатишься за это, хозяин.
Сладко потянувшись, неко встал и медленно, угрожающе протягивая руки, подошел к кровати Миэля. Потом широко ухмыльнулся и плюхнулся рядом с лежащим Эвеном. Он вел себя уж очень фамильярно, но именно такими коту и хотелось видеть их отношения; излишнее пресмыкательство было бы просто абсурдным.
- Чтобы тебе было весело, я заплету тебе косичку и расскажу сказку. Дернешься - мазь окажется на простыне, а кожа навсегда останется синюшной, потом покроется коростой, потом ты станешь горбатым... в общем, не мешай.
Элиаш точно угадал, что именно беспокоит юношу - его внешность, конечно же. Чудесный способ шантажа, однако, надо запомнить. Даже если бы Миэль сейчас начал плясать, все бы прошло само, но раз так хочет верить, что это страшная рана, то пускай. Неко принялся перебирать длинные каштановые пряди. В последний раз он заплетал косу семь лет назад, матери.
- Жил-был юноша. Он был очень красив, все восхищались им, а сам он гордился своей внешностью и постоянно любовался собою у берегов озера, чьи воды отображали его прекрасное лицо. Однажды он взобрался на скалу у озера, чтобы увидеть себя издалека, и услышал чей-то крик. Юная девушка тонула. Юноша колебался - ведь внизу были острые камни, они могли поцарапать его нежную кожу... и так и не прыгнул. Два года ему снилось бледное лицо утонувшей девушки; а спустя два года и один день юноша вернулся на берег озера и спрыгнул со скалы.
Замолчав, Элиаш взглянул на недоплетенную косу и решил продолжить:
- Есть у притчи и другой конец. Мол, юноша прыгнул и спас девушку, хотя острые скалы оставили множество ужасных шрамов на его теле. Несмотря на это, девушка полюбила своего спасителя - не за красоту, а за отвагу - и вышла за него замуж.
Неко прикрыл глаза. Поставив локти на колени, он положил подбородок на сцепленные пальцы и хмыкнул. Он наговорил и так слишком много, так что вполне может себе позволить прочитать Миэлю мораль, которую, впрочем, тот вряд ли примет к сведению.
- Ты слишком заботишься о себе, но мог бы подумать, что спас мне жизнь и гордиться этим. Не бывает ошибочных поступков, есть только те, из-за которых человек начинает себя жалеть. А должен гордиться.

- Гордость никуда не денется, а вот синяк может остаться. И что мне с ним делать потом?
Он действительно ничего не понял, - сокрушенно подумал Элиаш. И ещё матерится. Надо перевоспитывать, однозначно надо перевоспитывать. Теперь Малевскому почему-то перспектива быть слугой уже не виделась такой позорной, хоть и не была радужной. Ведь Миэль - тоже подросток, и пусть у него характер, как у хмурой разбалованной барышни, ужиться вместе им будет нетрудно. И, может быть, когда-нибудь неиссякаемый оптимизм Элиаша в самом деле хоть капельку изменит Эвена.
Ну и скор же пострадавший на движения. Хап - за руку, и не успел неко моргнуть, как оказался в объятиях Миэля, притянувшего его к себе, как плюшевого медведя. То есть кота.
- Элиаш, а что у тебя есть еще от кошек, кроме ушей и хвоста?
Элиашу было, по правде говоря, несколько неудобно в такой позе, поэтому он переполз-перевалился через Эвена и примостился у стеночки, подперев кулаком щеку, после чего коварно прищурился.
- Я гуляю ночами по крышам домов и душу готов отдать за свежую рыбу... - зловеще промурлыкал Малевский, демонстративно облизав губы, и рассмеялся. - Вообще-то я просто лунатик, а рыбу терпеть не могу. От кота разве что обостренные нюх-слух-зрение.
Эльша внимательно посмотрел на Миэля. Вообще-то ему казалось довольно странным, что тот, только что костеривший его, так запросто вдруг схватил его и затащил на кровать.
- Наконец-то ты улыбаешься. Я уж было хотел посоветовать тебе перестать хмуриться. - Неко прижал уши к голове, зная, что сейчас скажет что-то слишком личное; но любопытство пересиливало деликатность. - Тебе не хватает тепла, да? Поэтому ты смотришь на меня, как на мягкую игрушку? Тебе льстит внимание, тебе хочется внимания. И даже если я просто буду рассказывать сказки, ты будешь счастливее.
Загадки в чувствах темноволосого юноши не было. Элиаш научился читать эмоции, переживания людей, угадывая каждое утро, с какой ноги встал отец, выбирая ровесников, с которыми можно завести хотя бы приятельские отношения; несмотря, или даже скорее благодаря отличиям от остальных он стал рыбой в океане социума, легко различая типажи, характеры и проблемы, тревожащие окружающих. Он понимал и Миэля, но не мог быть уверенным в своих догадках, не спросив напрямик.

Зачем ему нужно было знать, что творится на душе у Эвена? Наверное, причина была в том, что от этого человека зависел неко. В прямом смысле слова. Потому Элиаш внимательно смотрел на Миэля и видел в его карих глазах отражение метаний души. Восхищался спокойным, чуть насмешливым тоном и абсолютно ничего не выражающим лицом. Обделен вниманием не был, значит?
- Я и не сомневаюсь, - согласился Элиаш и сел на кровати, скрестив по-турецки ноги. - Но разве я имел в виду вьющихся вокруг тебя людей, чье внимание покупается внешними признаками "своего парня"? Миэль, - глубоко вздохнул Малевский. - Будь у тебя неприметное лицо, ни гроша в кармане - стал бы кто уделять тебе то внимание, о котором ты говоришь? Я же хотел сказать... тебе ведь не хватает любви. Тепла. Тебе когда-нибудь говорили, что ты любим просто потому, что хороший?
Неко умолк на минутку, думая, как бы объяснить, что именно он имеет в виду. Элеш был уверен, что прав, и что слова его могут помочь Эвену; а если и нет, он не мог промолчать.
- Одноклассники любят за бенто, раздолбайство и веселые перемены, - тихо продолжил парень. - А как насчет любви ни за что? Просто потому, что так должно быть, что иначе не бывает?
Так любить могут родители - не зная ничего о человеке, которого обязаны воспитывать, они, тем не менее, любят его больше жизни. Так любят братья и сестры - этих людей ничто не связывают, но они чувствуют между собой родство душ и потому не могут относиться друг к другу иначе. Так любят те, чьи сердца созданы друг для друга -  влюбленных нельзя спрашивать, что держит их вместе, потому что может оказаться, что ничего. Просто они не могут иначе.
Элиаш не смотрел на Миэля, пока говорил; ему казалось, что он увидит в его глазах непонимание и не решится продолжать. Малевский знал, заранее знал, что юноша не станет воспринимать его слова. Оградится усмешкой и иронией. А жаль. А зря.

- Тебя это вообще не должно волновать.
Элиаш огорченно посмотрел на хозяина. Как он и догадывался, тот все отрицал - и будет отрицать, хоть бы как ни выдавал свои истинные чувства. Хотя как раз-таки его, Малевского, это должно было волновать больше всего - именно от Миэля зависело его пребывание здесь; каким оно будет - вполне переживаемым или ужасным. Если Эвен продолжит при нем строить из себя невесть кого, бесчувственного повелителя - да боги, это же просто смешно! Тогда их отношения будут напоминать "так, ибо я сказал!" и "сделаю вид, что поверил в твое всемогущество".
- Меня волнует каждый человек, с которым мне доводится сближаться.
Безусловно, сблизиться приказывающий и выполняющий могут не особо, но все же, хоть как-то. Чтобы не было между ними ледяной стены, чтобы нельзя было сказать, что они друг другу никто. Иначе Элиашу будет просто невыносимо - знать, что ты одинок, несмотря на то, что все могло сложиться иначе.
Следующими же вопросами Миэль попросту перевел стрелки на него, Элиаша. Вот уж что было лишним, что показывало на то, как упрямо не хочет говорить о себе Эвен.
- Ведь искренне любящий человек сделает все для того, чтобы не расставаться и не терять самое дорогое, что у него есть.
Губы неко дрогнули; Элиаш быстро взял себя в руки и заставил спокойно улыбнуться.
- У меня нет никого, кому я мог бы отдать все. Поэтому пока что этим кем-то можешь быть ты - мне не жалко времени и труда, чтобы помочь тебе признать себя таким, каков ты есть, - Элиаш несмело протянул руку и коснулся кончиками пальцев груди Миэля. Этого было достаточно, чтобы ощущать стук его сердца, тревожащего душу. - Зачем ты отрицаешь то, что было доказано до тебя? Влюбленность мимолетна, она приходит и уходит, не оставляя воспоминаний. А любовь сильна и вечна. Да, я доверчив - я верю в любовь.
Элиаш, привыкнув к тому, что Эвен много возражает, но не противится тому, что делает слуга, без стеснения взял перекинутую через плечо косу Миэля и стал осторожно её расплетать.
- Но я знаю, что значит быть любимым. Если бы я мог не расставаться с самым дорогим, что было в моей жизни, я был бы на небесах. А ты даже не знаешь, как это, - Элеш сделал недолгую паузу. - Прости, что я могу только болтать, но не дать тебе то, в чем ты так нуждаешься, - Малевский говорил серьезно, с не наигранным сожалением в голосе.

Он прекрасно понимал, что Миэлю разговор не нравится. Что стоило бы его прекратить, да и это приятельско-своевольное обращение было странным, но есть одно но. Элиаш был Элиашем, а Элиаш не мог молчать, делая вид, будто все окай, если кому-то было плохо. Им двигала вовсе не доброжелательность; просто неко доставляло удовольствие понимать чужие проблемы и помогать решать их. Своеобразным, конечно, способом, но по-другому он не умел и действовал по наитию.
- А какой я есть? Разве я что-то отрицаю?
Жест, которым Миэль отстранил руку Элиаша от себя, говорил лишь о том, что подобные касания были ему не в привычку. Коли бы не по нраву - глаза были бы холоднее.
- Ты хмурый. Неулыбчивый. Жесткий. Если бы не было в тебе этого отрицания собственных проблем и комплексов, твой характер был бы иным. И люди с большим удовольствием шли бы с тобой на контакт.
Элиаш пожал плечами - в общем-то, это была практическая сторона осознания самого себя. Но говорить о духовном, о том, что самому Миэлю станет легче, если он перестанет замыкать все гнетущее его на себе... это Эвен категорически отказывался воспринимать, что доказывал их разговор о любви. Вбил себе в голову, что влюбленность приводит к долгу.
- Ни влюбленность, ни любовь не перетекают в долг. Особенно первое. Влюбленные ничего друг другу не должны; а любящие и любимые вообще не нуждаются в каких-либо обязанностях.
Как уже говорил Элиаш, он был уверен в легкомысленности и быстротечности влюбленности, - а потому долга она подразумевать не может. Любовь же достаточно сильна, чтобы обойтись без чего-либо подобного, ведь обязательства - часть будничной серости, которая затаптывает самые высокие чувства.
- То есть тебе так хочется мне помочь, да?
Элиаш снова оказался рядом с Миэлем. Аккуратно обнимать тот, по-видимому, не умел, так что коту снова пришлось самолично менять положение, ложась сверху на хозяина и приподнимаясь над ним на локтях.
- Слушай, а почему ты такой доверчивый? Я же могу в любую секунду заставить тебя встать на четвереньки и отдаться на произвол судьбы моему желанию.
Неко изумленно воззрился на Миэля. О возможности такого он как-то не подозревал, то ли по характерной ему беззаботности, то ли по наивности. Может, Эвен прав и он действительно слишком доверчив?
- Ты способен на такое? - растерянно спросил Элиаш, прижав ушки к голове. Близость Миэля уже не казалась ему забавной, ибо официально непозволительной, став непонятно опасной. Малевский не верил, что темноволосый юноша в состоянии использовать его таким образом, но в тоже время боялся, что ошибается.